«Казарменный коммунизм», понятие, которым К. Маркс и Ф. Энгельс обозначали предельно вульгаризированные, примитивные представления о коммунизме как о строе, для которого характерны аскетизм в удовлетворении человеческих потребностей, деспотизм узкого слоя «революционных лидеров», бюрократизация всей системы общественных связей, отношение к человеку как к слепому орудию выполнения воли вышестоящих инстанций. Поводом для введения такого понятия послужила статья С. Г. Нечаева «Главные основы будущего общественного строя» (1870). В этом «будущем», скроенном по нечаевской мерке, господствует принцип «... производить для общества как можно более, и потреблять как можно меньше», труд обязателен под угрозой смерти, царствует дисциплина палки. «Какой прекрасный образчик казарменного коммунизма! Все тут есть: общие столовые и общие спальни, оценщики и конторы, регламентирующие воспитание, производство, потребление, словом, всю общественную деятельность, и во главе всего, в качестве высшего руководителя, безыменный и никому неизвестный ²наш комитет²» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 18, с. 414). Методы, которые предлагались для достижения этого «казарменного рая», основоположники научного коммунизма характеризовали как апологию вероломства, лжи, запугивания, насилия, как доведённую до крайности буржуазную безнравственность.
Беспощадная критика «К. к.», нечаевщины во всех её проявлениях — выражение глубокой гуманистической сущности марксизма. Уже в первых работах К. Маркс выступал против «... грубого и непродуманного коммунизма», который под флагом иллюзорного отрицания частной собственности на деле отрицает личность человека. «Всякая частная собственность как таковая, — писал Маркс, — ощущает — по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности — зависть и жажду нивелирования... Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависимости и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него — определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее» (Маркс К. и Энгельс Ф., Из ранних произведений, 1956, с. 586—87).
Этот тонкий и глубокий анализ истоков уравнительного «К. к.» и ныне не утратил своей актуальности. Марксизм-ленинизм связывает появление подобных тенденций с определёнными социально-политическими явлениями: прежде всего с отсталостью, неразвитостью, мелкобуржуазностью той общественной среды, которая сформирована веками эксплуатации, унижений, забитости, произвола властей и которая может сохраняться известное время и после социалистической революции. Давление такой среды, проникновение её настроений и предрассудков в психологию политических лидеров, в идеологию политических организаций создаёт реальную возможность для возникновения (в теории и на практике) различных проявлений «К. к.». Пример такого рода — теории и устремления некоторых идеологов в Китае в конце 50-х — 70-х гг. 20 в.; в них в своеобразной, гротескной форме переплелись патриархальные, мелкобуржуазные, предпролетарские извращения коммунизма.
Концепция «К. к.» находится в непримиримом противоречии с объективными тенденциями развития социалистического общества, она категорически отвергается теорией научного коммунизма. Марксистско-ленинские партии ведут решительную борьбу против всех и всяких проявлений «К. к.» как в теории, так и в практике социалистического строительства.
